Читать интересную книгу Как бы волшебная сказка - Грэм Джойс

– Ну, во-первых, мы приостанавливаем время…

– Замечательно. Как вы это делаете по воскресеньям?

– Это очень легко. Нужно просто крутить время сразу назад и вперед.

– И только-то! Почему же ты не сказал, что это так элементарно?

Его лицо скривилось, улыбаясь одной стороной и хмурясь другой.

– А, понимаю: ты смеешься надо мной. Очень хорошо. И лицо невозмутимое. Мне это нравится. Нравится, когда ты смеешься надо мной. Мне это необходимо.

– Это ты смеешься надо мной.

– Нет, я серьезно. Этим мы и занимаемся. Останавливаем время и запускаем его снова. Примерно так. Ты ведь не хочешь остановить время совсем? Это означало бы жить в прошлом, верно? Не знать, что принесет будущее, и хорошее и плохое, – это же самое интересное в жизни, правда? И во всяком случае, прошлое становится прошлым постольку, поскольку создает настоящий момент, да? А настоящее существует здесь лишь постольку, поскольку создает будущее, понимаешь? Будущее, конечно, вовсе не здесь…

– Замолчи! Замолчи.

– Я серьезно. Ты же не хотела бы застыть во времени, как муха в янтаре, правда? Как бы здесь ни было медом намазано. Обратно. Всякий раз обратно. Так что необходимо крутить время сразу назад и вперед, правильно?

– И как ты это делаешь? Конкретно?

– Хочешь попробовать?

Я ничего не понимала из того, что он говорил, и посмотрела на него долгим внимательным взглядом. Но мне казалось – странное ощущение, – что это был взгляд, знающий: это уже было и повторится снова.

– Думаю, да.

Он поднялся:

– Я вернусь – жук моргнуть не успеет. А ты пока подумай, какой момент в жизни хотела бы пережить снова.

Я усиленно думала, это было нелегко. Ребенком я точно становиться не хотела и школьницей, конечно же, тоже – в каникулы было весело, но нет; бывали приятные моменты с Ричи, но с этим, казалось, теперь покончено. Тут, когда Йероу уже возвращался, держа что-то в руке, я вспомнила кое-что более недавнее:

– Момент, когда мы сидели на лошади. Вскоре после того, как мы встретились, и я села позади тебя, и…

– Помню.

– …и мы скакали по тому зеленому лугу. В какой-то момент ты заставил лошадь перепрыгнуть ручей.

– Помню. Мы были там вместе много раз.

– Мы взвились в воздух… В каком это смысле «много раз»? Миг, когда мы летели, прежде чем опуститься на другой берег. Воздух напоен ароматами трав. Я не знала, что меня ждет впереди. Хочу пережить это снова: тот миг…

– Ты вернешься в то мгновение.

Он раскрыл ладонь, и я увидела у него в руке одну-единственную кроваво-красную ягоду.

И это все повторилось.

Лошадь, взмывшая в воздух, не то чтобы застывшая, но и не движущаяся, буйная грива, плывущая, как морской анемон, по волнам, и длящийся прыжок; воздух, искрящийся, пахнущий озоном и озаряемый голубыми всполохами, как перед грозой, – миг, полный возможностей; и мы не застыли во времени, потому что я могла спрыгнуть с лошади и обежать вокруг нее, что я и сделала, и одновременно видела себя сидящей позади него, верхом на прекрасном животном, подавшись вперед вместе с лошадью, распластавшейся в гигантском прыжке, запах ее пота у меня в ноздрях, блеск ее потных боков, мои пальцы впились в его бедра, и оба мы на лошади, совершающей прыжок, движемся, но не так быстро, как я обегаю ее, потому что я могу летать, пикировать и взмывать вверх; и он рядом со мной, смеющийся и вместе с тем вместе с тем вместе с тем остающийся на лошади со мной, вцепившейся в него, это было безумие, и воздух дымился озоном, и ощущение, будто я разрываюсь, словно небо грозит разодраться.

– Нельзя так слишком долго, – вспомнились его слова.

И я кивнула, так как нутром чувствовала, что это правда, и мы вернулись назад, и вот я что-то пью из крохотного стаканчика – нет, какая-то жидкость льется из моего рта и наполняет крохотный стаканчик у меня в руке, и я протягиваю его обратно ему – нет, он берет его у меня, – и жидкость в стаканчике устремляется вверх, вопреки силе тяготения, в багрянистую массу между его пальцами и вновь обретает форму блестящей красной ягоды, и я говорю: «Да, уверена», а потом он заговорил и улыбнулся, и, хотя слова его были неразборчивы, я поняла, что он сказал: «Уверена, что хочешь этого? Назад возврата нет». Моя голова сама собой кивнула. «Уверена? Да, уверена? Да». И он с ягодой на ладони.

Я помотала головой, сильно, стряхивая все это с себя, как собака отряхивается от воды, и очнулась, сидя на коленях и скрестив ноги, точно в той позе, что прежде, словно ничего не произошло.

Я была потрясена:

– Что это было только что?

– Мы вращали время в обоих направлениях.

– Ты дал мне наркотик?

– Это ягода. Теперь ты знаешь, как это делается, и можешь делать сама.

– Что это за ягода?

– В твоем мире такие ягоды не растут. Но есть кое-что, что тебе следует знать. Если будешь проделывать это снова и снова, забудешь…

– Забуду что?

– Боже мой! – Он улыбнулся этой своей улыбкой, которая так меня бесила. – Не помню. Забыл!

29

Когда я разбираюсь в себе и своем способе думать, то прихожу к заключению, что дар воображения значил для меня больше, чем любой талант абстрактного, позитивного мышления.

Альберт Эйнштейн

Питер позвонил Андервуду и рассказал о том, что сообщил ему дантист. Реакции психолога он опасался: немыслимо, сказал он Андервуду, чтобы эта женщина была кем-то, кроме Тары. Как только дантист сообщил ему свое невероятное заключение, Питер поехал к Таре. Зная, что это бессмысленно, он все же порасспрашивал ее о мелких подробностях их совместных детских приключений. И еще добавлял ложных, чтобы самозванка попала в ловушку, но она каждый раз вовремя поправляла его.

Она четко представляла последовательность событий. Даже била его тем же оружием и доказала, к его удовлетворению, что помнит их детство лучше, чем он. Идея самозванства была лишена смысла: их родители не имели серьезных денег, которые она могла бы надеяться унаследовать, так что для такой неординарной аферы не было финансового мотива. У Тары была большая родинка рядом с подмышкой и другая, поменьше, на горле плюс несколько мелких характерных черточек, которые Питер хорошо знал.

Обо всем этом он сказал Андервуду, чтобы у того не осталось и тени сомнения.

Андервуд выслушал его. Сказал, что думал о случае Тары. Но больше сказать не готов. Прежде всего, по этическим соображениям. Поэтому Питер спросил, не будет ли Андервуд возражать, если сам Питер выдвинет одну-две теории.

– Это будут теории вашей жены?

– Да. Мы с ней пошарили в интернете.

Андервуд обхватил голову руками и прикинулся удрученным:

– Давайте выкладывайте.

– Существует состояние, – сказал Питер, – называемое гипопитуитаризм, или, иначе, недостаточность функции гипофиза, – дефект, при котором секреция некоторых гормонов, связанных с питуитарной железой, заблокирована. Причиной может быть заболевание или мозговая травма, но часто это результат угнетения гормонов роста. Например, если Тара перенесла травму, когда пропала или была похищена, то ее мозг перенес шок, перекрыл поступление гормона и постоянно тормозит ее физическое развитие. Насколько это распространенное явление?

– Нераспространенное, – ответил Андервуд. – Но и не совсем неизвестное. Я уже об этом думал.

Питер также предположил, что, если Тара подверглась насилию, она могла заглушить в себе память об этом случае – случае, который, вероятно, ассоциировала со взрослой жизнью, – и предпочла оставаться ребенком.

– Кое-что в этой теории не сходится, – сказал Андервуд. – Ваша сестра говорит не как ребенок. Да и по уму совсем не ребенок.

– Да. Что называется, пальцем в небо.

– Что вы хотите, чтобы я сделал еще?

– Хотелось бы узнать, нет ли каких-нибудь таких анализов…

– Анализов на гипопитуитаризм.

– Да.

– Вы подгоняете подкову под размер и форму копыта, что ли?

Питер проигнорировал слова Андервуда:

– Чтобы хоть исключить возможность этого. В смысле, гипопитуитаризма. А тем временем посмотрим, удастся ли вам докопаться до сути того, что произошло в тот день в Аутвудсе. То есть если вы готовы продолжать наблюдать ее.

– Не забывайте, мистер Мартин, это вы мне платите.

Андервуд отправил Питера с его теориями подождать в приемной и пригласил Тару, которая села на облюбованное место у окна.

– Могу я спросить тебя, Тара? – (Был ранний вечер; за окном сгущались сумерки и мерцали фонари.) – Теперь, когда ты уже несколько дней провела дома и как-то обжилась, могу я спросить тебя: что, ты думаешь, с тобой случилось?